|
|
Виктор Верстаков От "Правды" до "Свободы"
|
| страница | 17/24 | | Дата | 15.05.2017 | | Размер | 3.48 Mb. |
| Глава 20. ВСЛУХ О СЛУХАХ
Такая рубрика появилась в Правде ближе к концу восьмидесятых, когда волна политических и бытовых слухов стала напоминать цунами. Бот несколько типичных слуховых записей из дневника:
1 июля 1986. Услышал новую кличку генсека: Безалкогольная бормотуха. Народ раздражен словесами, за которыми не следует ничего.
16 сентября 1986. Упорный слух о событиях в Ялте. Якобы, 7 охранников и Рая (жена Горбачева) - наповал. Уверен почему-то, что слух, хотя… Но упорство и ясная направленность слуха напомнили вдруг хрущевские времена. Грустно смотреть в будущее, полный развал и разлад.
Как ни странно, но именно новое понимание развала толкает к мысли: нужно ли уходить от внешней, от общей жизни Противно участвовать в ней, но если развал будет резким - чем это отличается от революции
В революции не участвовать нельзя, даже если она гибельна.
23 марта 1988. В Армении что-то серьезное. Наш собкор Аракелян через Франс-пресс отказался от своей подписи под материалом в Правде. Вряд ли от армянской идейности. Скорее всего, просто слишком жить захотел. Собкор Литгазеты тоже что-то похожее делает.
Будут события. Даже в Москве, к Овчаренко (из отдела соц. политики, тоже среди авторов армянской статьи) пришли вчера двое парней в бронежилетах, охрана. По словам Сережи Богатко, Жора спросил их: А надо Они ответили: Надо. - Тогда я за пивом пошел, - сказал Жора. - Гости все-таки…
Рубрику, кстати, придумал я - в диалоге с заместителем ответственного секретаря Юрой Петуховым, и материалы в ней печатались более невинные: по крайней мере, без упоминании кличек генсека и опасностей для жизни газетных сотрудников. Впрочем, и эти слухи ушли в историю; актуальным, как ни странно, остается домысел о зажравшемся партаппарате советских времен, включая и журналистов Правды. Пытался его развеять в начальных главах, добавлю еще немного фактуры.
Все наши внутренние командировки в финансовом отношении были убыточны Не помню точные цифры суточных (кажется, 2 рубля 60 копеек), но они были такие же, как у командировочного люда из других учреждений и предприятий. На оплату гостиниц нам выделялось 4 рубля в сутки, в крупных городах этого редко хватало для оплаты скромного одноместного номера. Деньги на непредвиденные или представительские (как у собкоров-международников) расходы не предусматривались.
В конце денежно-бытового нытья упомяну о ковре. Без него 1001-й кабинет в новом здании казался мне несколько голым и одновременно не располагающим к открытости духа и тела. С этими мыслями - в другой, разумеется, формулировке - я несколько раз заходил к бессменному заведующему оргмассовым отделом В.Ситникову. Человек он был по-своему добрый, но рядовых просителей не любил и встречал почти всегда одинаково:
- Посидите, пожалуйста. Мне надо сделать срочный звонок.
По вечному совпадению обстоятельств, там, куда Валентин Иванович звонил, было наглухо занято. Ситников пожимал плечами, качал головой, осуждающе показывал правой рукой на телефон: дескать, посмотри, какие люди бывают - не отвечают и всё, - и продолжал набирать загадочный номер, пока посетитель не уходил. Но однажды я все-таки успел сказать о ковре, Ситников вызвал по второму, местному телефону своего заместителя А.Тимофеева и поручил ему разобраться в этой необычной просьбе. Толя был еще неиспорченным парнем, взял у начальника ключ и повел меня на редакционный хозяйственный склад. Такого убожества я в прошлой, да и будущей жизни не видел, описывать его не хочу. Но ковер мы все-таки подобрали, - правда, истертый почти до прозрачности и с дырой, которую удалось прикрыть низким, с боковыми досками вместо ножек, столиком. Зато в кабинете имени Тысячи и одной ночи усилился восточный заманчивый колорит: можно было сидеть вокруг столика на каком-никаком, но ковре…
Довольно убогим был и общепит. В старом здании его представляли два буфета - на пятом и седьмом этажах (генеральский на третьем знаю плохо, поэтому о нем не пишу). В буфетах были голые, без скатертей столы и всегда длинные очереди. Столовая тоже имелась, но далеко – через улицу, в пристройке к правдинскому Дому культуры. Чтобы туда попасть, надо было спуститься в подвал, долго идти подземным тоннелем, который строился как бомбоубежище, еще раз подняться и еще раз спуститься... Впрочем, народу в обеденное время там было больше, чем даже в буфетах. И, разумеется, тоже царило самообслуживание, вплоть до уборки посуды. Газетные ветераны любили вспоминать светлые буфетные времена: официантки, белые скатерти на столах, еда на заказ и любые напитки… Но в самом начале семидесятых тогдашний главный редактор Правды Михвас (М.Зимянин) на каком-то собрании гневно сказал: Чашечкой кофе для сотрудников я заниматься не буду!, издательство восприняло это как руководство к действию и плюнуло на газетный общепит.
В новом здании буфет остался только один, да и то генеральский, сотрудников загнали в гулкую, ничем не отделенную от кухни столовую на двенадцатом этаже - с тем же самообслуживанием, уборкой посуды и нескончаемой очередью.
Помню, что мы возмущались, шумели об этом на профсоюзных и партийных собраниях, вопрошали доколе в Правдисте, но если что и менялось - то в худшую сторону. Думаю, в советские времена быт сотрудников слишком уж зависел от первых лиц. Ветераны вспоминали, что сам Михвас был человеком непритязательным, благ и удобств не ценил, а свободное время посвящал исключительно шахматам. Да и Афанасьев, при всем внешнем пижонстве, личных привилегий не добивался, жил по-простому, отдавая досуг водным лыжам и женщинам. Но разница между руководителями и нами, простыми советскими журналистами, была все-таки глубока: они ограничивали себя добровольно и не во всем, а мы - принудительно и во всем абсолютно. Кроме разве что женской любви; да и это частенько бывало лишь слухом…
В конце 1986-го я достаточно близко сошелся с двумя молодыми актрисами. Близость, увы, была преимущественно духовной, но знаю, что редакционные слухи, витающие вокруг 1001-го кабинета, толковали ее иначе. Поэтому изложу эту недолгую историю честно, по дневнику:
4 декабря 1986. В паузах телесъемок ССС! (программа Служу Советскому Союзу!) звонил в редакцию. Стоял в номере мой скандальный материал о подводниках Безбрежное плавание; Валовой (он остался за Главного, Афанасьев в больнице) испугался на редколлегии: пишет, дескать, как трудно и неустроенно живут офицеры, а молодежь и так не идет в военные училища. Студеникин вставал, сказал, что сплошь бесквартирные подводники 2,5 часа добираются по тревоге до своих атомных ракетных лодок, - полная тишина в зале. Потапов (редактор отдела литературы), даже Григорьев (зам Главного по международным делам) материал поддержали, но из номера он все-таки вылетел - отложили.
В паузе съемок Коля Черкашин отвел меня в сторону:
- Поедем к актрисам.
Я сослался на материал: не было полной ясности - вдруг да устоит еще в номере Коля, между прочим, и в камеру говорил: нужно, мол, писать правду и воспитывать правдой, как в очерке Верстакова о подводниках, появившемся на днях в Правде. Но мне сказал:
- Это тот случай, когда надо забросить даже газету.
Все-таки Коля - очень умный парень, понимает реальную систему ценностей, диалектически объединяет противоположности. В общем, я согласился. Тем более узнав, что девчонки - из Малого театра, и что одна, которая должна была сниматься в черкашинском (по его сценарию) фильме Крик дельфина (режиссер в последний момент заменил ее своей шестой женой), играла до этого американскую журналистку в Координатах смерти, - а я этот фильм смотрел именно на подводной лодке! И запомнил и фильм, и девицу: высокая, почти огромная среди вьетнамцев, светловолосая, реально похожая на голливудскую американку. Это Таня Лебедева. А вторая - Наташа Боронина.
Старый дом, коммунальная квартира, но с чистыми, молодыми запахами. Встретила высокая блондинка, не сразу узнал, что - она. В брюках-бананах, в свободной блузе-рубахе. Умеренно красивая, с чуть крупноватыми чертами лица, веселая, умная. Забрались в ее комнату, магнитофончик играл.
- Суп будете есть
Уговорила: голодные после мучений на телевидении.
Пришла из соседней комнаты Наташа. Арабского типа и темперамента. Сначала показалась совсем не красивой, потом понял - яркая восточная красота, требующая обрамления (одежды, украшений). В общем, две противоположности во всем.
Наташа энергично рассказала, что ее прабабка, якобы, из Сирии. Минутой раньше бухнул, что в ней что-то татарское.
Среда у них - официальный выходной, но именно сегодня, в семь вечера, будет сбор на этой же квартире (в соседней комнате, у парней) наташиного курса Щепкинского училища (пятилетие выпуска). Мы с Колей поняли, и без нескольких минут семь - ушли...
10 декабря 1986. Звонил на Тверскую-Ямскую, ответила Наташа. Голос мягкий, глубокий. Тайно ждал, что позовет к ним. Нет, зря трепетал. Впрочем, это и лучше: не надо с ними, актрисами, суетиться. Возможно, завтра схожу на их Берег. Сказал, что и Коля, м.б., соизволит - пусть два билета оставят.
- А ваши женщины
- Без них.
- То есть мы и будем вашими женщинами - Смеется.
Ни черта больше нет интересного в жизни, кроме этих чужих актерок-детей.
25 декабря 1986. Вчера, по сговору Коли и Тани, заезжал на Тверскую-Ямскую. Подходил к дому спокойно, приятно, с предвкушением счастья. Татьяна - во всем розовом, не идет к ее светлым волосам.
Расспрашивали, как мне их Берег, - отшучивался. Актрисы они средние, хотя и никак не ниже.
Наташа на этот раз не кокетничала, была спокойно-загадочна. Собиралась вечером в Ленком, Три женщины в голубом, лишний билет. Я отнекивался.
Выпили коньяку и начали вести умные разговоры - про Айтматова да Булгакова. Обругал за компанию и второго. Легкое отчуждение (их от меня и взаимно).
Наташе много звонили. Предлагала им, звонившим, идти с ней в театр. В шесть с чем-то начала собираться одна. Мы с Колей тоже, - но по домам. Татьяна в коридоре:
- Виктор, неужели ты отпустишь ее вечером, совсем одну..
И пошел в театр с Наташей. Я в своей боевой погранкуртке (Наташа ее примеряла, дико довольная: В такой хоть ночью ходи - никто не пристанет). Под ручку. В общем, смешно, особенно в гардеробе.
Сбежал после первого действия. Ужасно тоскливо - по смыслу и тексту. Женско-еврейская мелочность. Наташе понравилось:
- Это - театр!
В раздевалке не выдали куртку: перепутал наши номерки. Вернулся, нашел Наталью у фотографий актеров.
- Всё равно от меня не уйдешь.
Нет, поменял номерки и ушел. И был отчего-то счастлив.
Да, расхотелось влюбляться в актрис. И проводить с ними время.
Но первая встреча была чудесной. И стихи про них писал хорошо, честно. Если будет наималейшая возможность отплатить им добром, - буду еще счастливей.
Но вернусь к названию и сути главы. Среди многих исторических слухов о сотрудниках Правды и газете как таковой существовали и окончательные, явно преувеличенные. Один из них еще осенью 1941-го опубликовала главная немецкая газета Фолькише беобахтер. Днем раньше, во время массированного налета фашистской авиации на Москву, тяжелая бомба упала впритирку к нашему редакционному зданию, и вражеские коллеги торжественно пропечатали, что Правды больше не существует. В начале девяностых с этим же слухом выступили их доморощенные наследники, но тоже поторопились.
Еще немного истории. Мне посчастливилось застать в газете фронтовиков. Не все из них были на войне журналистами. Любимец редакции, аристократ телом и духом международник Олег Константинович Игнатьев воевал солдатом-сапером. Редактор по отделу фельетонов Илья Миронович Шатуновский начал войну пехотинцем, был тяжело - в обе ноги - ранен в бою под Воронежем, перебрался в авиацию, стал воздушным стрелком на Ил-2, сделал более сотни боевых вылетов, садился в горящем самолете, дважды выбрасывался с парашютом.
Почти приключенчески сложилась фронтовая судьба спецкора отдела культуры и быта Мирослава Казимировича Бужкевича. Войну он встретил в Гродно - в журналистской командировке от газеты Гудок. Затем стал слушателем Военной академии, был отправлен под Сталинград, воевал командиром инженерного взвода, переучился на танкиста, возглавил роту в знаменитой Кантемировской дивизии, с боями прошел по Европе, окончил войну гвардии капитаном на Эльбе…
К началу девяностых на штатной работе в Правде остался из упомянутых ветеранов только Бужкевич. Да и про него возник слух, что он удержался лишь потому, что перешел в нерусскую партию. Неужели сказалась польская кровь Но ведь и Шатуновский - еврей (правда, особого розлива: бухарский). Помню, как Тимур однажды демонстративно не вошел в наш со Студеникиным кабинет, когда увидел, что мы выпиваем с Ильей Мироновичем, а назавтра недовольно сказал:
- И не надоело вам с Шатуновским пить и трепаться У него, по слухам, одни евреи всегда и во всем виноваты.
На что я честно ответил, что с Ильей Мироновичем общаться пока не что-то не надоело, а слухов таких я не знаю, но если узнаю, то обязательно перепроверю.
|
| |
