Рецепция Антона Чехова в Латвии (к постановке проблемы)

Комарова Оксана Геннадьевна

Аспирант Даугавпилсского университета, Даугавпилс, Латвия
Систематическое изучение латышской рецепции А.П. Чехова с ориентацией на конкретный временной срез (конец XIX – первая половина XX века), что до сих пор пребывало за гранью должного научного интереса, позволяет говорить о вхождении упомянутого автора в латышскую культурную среду и закреплении в ней наряду со многими другими мастерами мирового и европейского литературного сообщества. Однако это «вхождение» настолько специфично и в национальном плане преломлено, что без более детального рассмотрения отдельно взятых фактов или же целого ряда тенденций и, как результат, их структурного обобщения разговор о феномене «латышский Чехова» нельзя было бы считать правомерным и основательным. Итак, вкратце обозначим основные параметры чеховской рецепции в Латвии в отмеченный выше промежуток времени, сведя их к двум наиболее значимым блокам, которые, по сути, противоположны:

1) Безоговорочное принятие Чехова-прозаика в Латвии, о чем свидетельствует статус «наиболее переводимого» на тот момент русского писателя (начало тому положили 4 перевода, опубликованные в латышской периодике 1890 года, далее количество подобных публикаций неизменно растет, достигая количества 50-ти в год и более [Čehovs 1970: 426–454], хотя на ранней стадии восприятия отмечается высокая степень «латышизации» и «латгализации» оригинала), а также череда литературных последователей, в основном представителей реалистической ветви, готовых во всеуслышание объявить А.П. Чехова своим идейным и духовным образцом. Отсюда – многочисленные случаи упоминания имени писателя, использование отдельных его персонажей и создание аналогий к ним, тиражирование фрагментов биографии и литературной судьбы А.П. Чехова и т.д. В этой связи знаменателен факт бытования «минибиографии» писателя, обязательно включающей в себя отсылку к происхождению А.П. Чехова, а также мотив пройденного им тернистого пути и довольно свободное варьирование количества родственников, которых писатель еще в юности был вынужден содержать. Одновременно «литературный имидж» А.П. Чехова дополняется рядом знаковых формулировок типа «милый», «близкий», «знакомый», «родной», его проза сводится к поискам и идеалам латышского народа как такового, сам же писатель приобретает статус друга или даже родственника, о котором на момент утраты латыши искренне скорбят. Кроме того, образ «своего» русского писателя А.П. Чехова с поразительным постоянством, при всем разнообразии заданных контекстов и творческих задач, проникает и в латышский стихотворный дискурс, где варьируются отдельные коды чеховских пьес (чайка/-и, вишневый сад, три сестры и т.д.) и одновременно осуществляется попытка сакрализации личности и творчества русского писателя в целом.

2) Проблемы с восприятием чеховской драматургии, что проявляется в трех наиболее ярких тенденциях:

а) Чеховские постановки в Рижском театре Русской драмы, который является звеном, наиболее приближенным Московскому Художественному театру, переняв опыт и стратегию последнего, отсюда и относительный успех в этом деле, хотя и не постоянный. В 10-е годы XX века театр переживает определенный спад, однако уже в 20–30-е годы того же столетия именно он заполняет нишу, которая образовалась в восприятии чеховской драматургии в Латвии на тот момент.

б) Постановки пьес А.П. Чехова в остальных театрах Латвии (Аполло, Рижский Латышский театр, Новый Рижский театр и др.), которые зачастую неудачны и вызывают целый шквал отрицательных откликов и суждений. Причин тому целое множество: неспособность театров охватить произведения чеховского масштаба и глубины, отсутствие хорошо подготовленной и оснащенной актерской труппы, частые ошибки и промахи режиссуры, слабая сценография и т.д.

в) Судьба одноактовых пьес А.П. Чехова в Латвии первой половины XX века – по сути, явление поразительного размаха и массовости, что и позволяет выделить его в отдельный сценарий восприятия. Хотя перед нами определенного рода профанация чеховского наследия (по большей части, «одноактовики» ставятся второпях, привлекаются актеры-дилетанты, состоящие во всевозможнейших обществах, объединениях, колхозах, приурочиваются подобные действа, как правило, к определенным праздникам, массовым гуляньям и т. п.), своими корнями уходящее в карнавальную, площадную культуру, все же именно «Предложение», «Свадьба» и «Медведь», а также другим произведениям подобного рода на определенной стадии восприятия было суждено стать той гранью драматического наследия А.П. Чехова, которая оказалась наиболее понятной и близкой для латышей.